В сентябре этого года «Монастырский вестник» сообщал о конференции «Практика северного русского виноградарства и виноделия», которая проходила в мужском монастыре Нило-Столобенская пустынь. По окончании прекрасно организованного мероприятия мы побеседовали с одним из его главных устроителей – духовником Ниловой пустыни, агрономом и виноградарем иеромонахом Фаддеем (Пестовым). В этом разговоре речь тоже шла о возделывании почвы – человеческой души. О том, какими усилиями достаются плоды духа (Гал. 5:22). И как тесно на самом деле духовные труды связаны с любовью к дарованной Богом земле и чудесному произрастанию на ней всего, что нас и питает, и наполняет радостью, когда мы созерцаем красоту сотворенного мира.
Для беседы отец Фаддей пригласил в Дом Садовника – небольшое здание в некотором отдалении от центральной части обители. Здесь у него как у монастырского агронома – и лаборатория, и винодельческое производство, и хранилище продукции… Здесь же развернута постоянно действующая выставка, посвященная современной истории появления винограда в Ниловой пустыни.
Только что завершилась конференция, и мы были еще полны впечатлений об этом многолюдном собрании поразительно увлеченных своим делом людей. «А скольким еще обстоятельства помешали приехать!» – говорил отец Фаддей, сетуя, что среди профессионалов и любителей-виноградарей не оказалось заявленных участников – монахов Святогорского, Троицкого Селижаровского монастырей, Оптиной пустыни… Живы были воспоминания о вчерашней поездке на земли монастырского хозяйства в нескольких километрах от обители: дюжина огромных теплиц, низкорослые, по особой технологии выращиваемые яблони с обильным урожаем. А неподалеку, под открытым небом – ряды виноградных лоз… ссохшиеся, коричневые, загубленные невиданно резким похолоданием первых дней сентября. «Такое случилось в первый раз. Сами лозы не погибли. Но урожая не будет», – с истинно монашеской невозмутимостью констатировал отец Фаддей, оглядывая разом уничтоженные труды целого года.
Зато в теплице с виноградом был райский сад! Сочная зелень, тяжелые грозди всех оттенков – от черных до солнечно-прозрачных. «Вы только посмотрите – абсолютно здоровые лозы, ни одной болезнью не тронуты!» – с порога восхищались ученые гости.
Начиная разговор, мы, конечно, помнили всё, что было сказано на конференции, в том числе и самим отцом Фаддеем, о том, как в 2007 году в обитель привезли первые лозы северных сортов, как, не имея никакого опыта, он высадил их, полагаясь на волю Божию. Как стал изучать эту науку, познакомился с основателем Центра Северного виноградарства в Смоленске Ю.М. Чугуевым и другими специалистами…
И вот на сегодня результат всех трудов: почти полтора гектара виноградных угодий, около 150 плодоносящих сортов, среди которых есть и выведенный в 2014 году «Селигер»; первый рекорд урожая – 4,5 тонны, первые опыты производства церковного вина, множество единомышленников, ставших за прошедшие годы друзьями монастыря. Но ведь помимо этого – еще немалое агрохозяйство с овощными и садовыми культурами, современными технологиями, техникой. И «битвы за урожай» – сражения с непростым климатом, почвами в зоне рискованного земледелия, и даже с селигерскими пернатыми, во множестве норовящими поживиться трудами монашеских рук (немалые площади посадок приходится накрывать сеткой). Кстати, этих рук в хозяйстве всегда не хватает; хоть братия и помогает по послушанию, и приезжают добровольные помощники, но львиная доля всех работ на земле – это все равно крест и ответственность иеромонаха Фаддея.
Как всё это сочетается не просто с иноческим деланием, а со священническими обязанностями и многолетним послушанием братского духовника?
«Не моё это дело»
«Первое образование у меня агрономическое, два с лишним года отработал в сельском хозяйстве. И как же я радовался, когда шел в монастырь, думая, что эта работа навсегда осталась в прошлом!» – улыбается отец Фаддей.
Вы не имели склонности к этой профессии?
В сельскохозяйственный техникум пошел за компанию с другом. Во время учебы не раз приходили мысли: не моё это дело. Готовясь к выпускным экзаменам, буквально заставлял себя учить предметы, а когда шел на экзамен мимо храма, вставал чуть поодаль, чтобы никто не видел (крещен тогда еще не был), и молился как умел: «Господи, помоги сдать экзамен!..»
Жил тогда уже самостоятельно, постепенно стал задумываться обо всем, что видел, читал. И, несмотря на то, что воспитывался советской системой, был комсомольцем, – начал интересоваться религией.
Сразу выбрали путь в православие?
Сразу, прямой. Никаких других верований принимать не собирался. Я патриот своей страны, историю всегда любил, и на тот момент уже понимал, что только благодаря Русской Церкви наше государство стало Россией. Для себя решил: пока три года учусь в техникуме, постараюсь больше узнать о христианской вере. Стал ездить по монастырям и храмам, которые на тот момент уже были открыты. В основном в московские монастыри: Данилов, Новоспасский; конечно, в Троице-Сергиеву Лавру…
Когда начал работать агрономом на селе, главной трудностью было общение. Я же вырос в городе, сельскую местность знал только по выездам в пионерские лагеря. Работать на земле, ухаживать за растениями мне нравилось, но вот в деревенской среде, откровенно говоря, на тот момент себя не представлял. При первом знакомстве мне пообещали, что я через год начну пить, курить и ругаться матом, – и вся моя душа восстала против этого. А уж после того как принял Крещение, решил бесповоротно: заповеди Божии – основа моей жизни. В то же время я знал, насколько сильным может быть давление такой среды, и лучше поскорее из нее вырваться. Вплоть до того, что твердо зарекся никогда больше не быть связанным с сельским хозяйством. К тому же началась перестройка, российское село разваливалось на глазах, всё, что создавалось таким тяжелым трудом в советское время, гибло, разворовывалось… В этом я не мог и не хотел участвовать. Тогда окончательно окрепло решение не задерживаться больше в миру.
«Здесь можно подвизаться!»
А как Вы выбрали Нило-Столобенский монастырь?
Сначала я собрался в Оптину пустынь. В то время она уже была на слуху. Ездил даже по этому поводу в Лавру, хотел посоветоваться с отцом Наумом. Но как-то так вышло, вероятно, неслучайно, что не смог ни увидеть его, ни письменного ответа получить. Потом там, где я жил, подошел к священнику, рассказал о своем намерении, о том, что хочу в Оптину. А он мне говорит: «Не нужно тебе в Оптину. Поезжай в Нилову пустынь на Селигере. Там тихо, спокойно, и будет тебе спасение». Рассказал мне о преподобном Ниле – я о нем ничего не знал. Но вот что интересно: незадолго до того – а это был 1994 год – я случайно услышал по радио, что состоится перенесение мощей преподобного Нила в Нило-Столобенскую пустынь. Хотя тогда мне это ни о чем не говорило, но название Господь оставил в памяти. И вот священник мне советует туда ехать…. Я собрал вещи, успокоил родных тем, что еду только посмотреть. Но внутренне уже был настроен остаться в монастыре.
Какой Вы застали обитель на тот момент?
Обитель мне открылась в разрушенном состоянии. Не на всех зданиях кровля уцелела, ни дверей, ни окон практически не было, только ветер гулял повсюду… Тем не менее, меня это не испугало – наоборот, подумал: «Вот здесь можно подвизаться!»
Вы оказались здесь в начале восстановления внешнего облика обители – «стен». Но ведь одновременно шло и восстановление духовной монашеской жизни, и Ваше духовное становление совершалось…
Да, именно здесь прошло мое становление и как христианина, и как монаха, священнослужителя.
Как это происходило тогда, кто был Вашим наставником?
Придя сюда, я мало знал о вере христианской – только то, что читал, что мог видеть, слышать от верующих людей. Опыта христианской жизни на тот момент у меня было недостаточно. В обители было всего около десяти человек братии вместе с послушниками, столько же трудников, а объем работ по восстановлению обители огромный.
Всё началось с послушаний. Когда принимали, спросили – откуда я, чем занимался. Сказал, что учился и работал в сельском хозяйстве.
Узнав, что я имею агрономическое образование, дали послушание заниматься монастырским огородом, потому что на нем некому было работать.
Я-то ехал именно с мыслью, что вообще не буду заниматься тем, что делал прежде! Наивный был, не предполагал даже, что в монастыре нужно самим заботиться о пропитании. Но принял безропотно, подумал: ладно, грядки – еще ничего… и стал осваивать послушание огородника.
Вообще на тот момент у нас еще не определились четко должности-послушания; монастырь только-только открылся, не было ни казначея в теперешнем понимании, ни эконома, ни келаря. Просто жили братской общиной, всё делали сообща.
Наместником тогда был архимандрит Вассиан (Шуста). Он стал нам духовным отцом, наставником, хотя сам происходил из белого духовенства и монашество принял, лишь когда овдовел. В братии были уже священники, и от них тоже приходила духовная поддержка. Но в целом духовно меня формировал накапливаемый опыт монастырской жизни, чтение святых отцов, литература о монашеской жизни.
Учились монашеству по книгам…
И не только. Отец Вассиан давал возможность ездить в другие монастыри. И эти поездки меня более всего обогащали. Главным стали посещения Псково-Печерской обители. Я уезжал туда на неделю, на две, имел возможность пообщаться с некоторыми старцами: схиархимандритом Александром (Васильевым), архимандритом Феофаном (Малявко), архимандритом Нафанаилом (Поспеловым), архимандритом Иринеем (Ковалем) и другими. С отцом Иоанном (Крестьянкиным) не удалось, но мы были в переписке, он отвечал на мои вопросы. Татьяна, его келейница, передавала его ответы, к ним всегда прилагались коробка конфет и обязательно какие-нибудь памятки, выдержки из святых отцов.
Отец Иоанн по-особому отвечал – заострял внимание порой совсем не на тех моментах, о которых я спрашивал, и таким образом поворачивал мои мысли туда, куда нужно. Я всегда уезжал оттуда обогащенный духовными знаниями. Со старцами достаточно было иногда несколько минут пообщаться, и все вопросы как бы сами собой разрешались. Там была настоящая школа, настоящий монашеский дух, и этим духом я напитывался, это мне помогало преодолевать себя и многие трудности, связанные с монастырской жизнью.
Связь с Печорами сохраняется и сейчас?
Да, связь не прерывается, хоть сейчас ездить получается реже. Последний раз были еще при наместнике архимандрите Тихоне (Секретареве), приезжали большой делегацией, мне хотелось, чтобы наша братия посмотрела Псково-Печерскую обитель. Дух в Печорах даже после ухода отца Иоанна и других старцев, я считаю, остался прежним, поскольку среди братии по-прежнему есть воспитанники, духовные чада отца Иоанна. Братия там всегда была и есть строгая, там руководствуются монашескими принципами жизни. Но порой могут и с юмором вразумить. Например, мне запомнился маленький эпизод с отцом Филаретом. Однажды, когда я в очередной раз приехал в Печоры, увиделись мы с ним на службе. А я в те времена там уже «примелькался»: многие узнавали, спрашивали, как Нилова пустынь поживает и прочее. И отец Филарет тоже спросил. Я говорю: «Вашими молитвами». Он в ответ: «А я не молился». Может, хотел намекнуть, что не нужно «дежурных» фраз, а может, и просто искренне сказал, но я запомнил, и подумал, что, действительно, лучше всегда отвечать по сути. Вот когда встречались древние отцы, они приветствовали друг друга словами: «Как идет молитва?», знаками напоминали друг другу о молитве. Это для монахов главное.
«Господь всему научит»
Сколько лет Вы братский духовник?
Меня рукоположили в 2003 году, и по прошествии года назначили духовником братии. Когда я попытался сказать, что еще ничего не знаю, в ответ услышал от наместника обители архимандрита Вассиана: «Господь всему научит. Всё придет». С того времени и по сию пору несу это послушание. Принимаю исповеди, веду духовные беседы с братией. Больше всего уделяю время и беседую с только что пришедшими в обитель, ставшими послушниками и иноками.
Как у вас проходит период послушничества, сколько времени обычно требуется до пострига? Поделитесь, как это было с Вами, и менялось ли что-нибудь в отношении к этому вопросу с течением лет?
Когда я только приехал в монастырь и подошел к отцу Вассиану, он расспросил ‒ кто я, откуда, каково мое желание. Узнав, что хочу остаться, ответил: «Трудись, молись». В то время не было различия ‒ трудник ты или послушник. Все, кто приходили, были, можно сказать, в разряде послушников. Но подрясников нам не давали. Их просто не было ‒ в середине 90-х годов прошлого столетия бедность была крайняя. Через год только благословили подрясник, и то с чужого плеча: один умерший протоиерей завещал передать в Нилову пустынь всё свое имущество ‒ книги, облачения. Тогда у нас и появилось первое послушническое одеяние. День, когда я его получил, стал для меня особенным, потому что, конечно, хотелось уже ходить в монастырской одежде. Ощущение себя в мирском как будто чем-то связывало, соединяло с оставленным миром. Подрясник был не новый, ношеный, приходилось его латать, и он довольно быстро на мне совершенно истлел. Но на тот момент и с одеждами стало уже легче, всё понемногу благоустраивалось.
А через два года мне предложили постриг. Я без колебания дал свое согласие, потому что, собственно, ради этого пришел и остался в обители.
Может быть, два года ‒ это и рано. Но на тот момент и братии было совсем мало, и, возможно, отец Вассиан увидел, что я действительно этого хочу и назад не поверну.
Сейчас, следуя традиции, мы все-таки даем послушникам примерно трехлетний искус послушничества, чтобы они за это время смогли определиться и как-то проявить себя на деле. Я думаю, это оправданно, потому что были у нас случаи, когда люди поначалу активно себя показывали, а через год-другой угасали. Бывает, конечно, что и в иноческом статусе происходят метаморфозы – появляются надменность, превозношение, куда-то пропадает смирение… Затаившиеся страсти начинают выявляться… Мы же не допрашиваем людей, что с ними происходило в миру. И не каждый человек расскажет о своей проблеме. Он может держаться, порой несколько лет, но потом все равно срывается, и выясняется, что у него, например, алкогольная зависимость. Кто-то не выдерживает сам и уходит из обители, а кого-то приходится терпеливо наставлять и увещевать.
«Правильно пройденный период иночества очень важен»
Как Вы считаете, нужно ли на первоначальном этапе больше вникать в прошлую жизнь человека, как-то его проверять, чтобы избежать таких печальных случаев? Или просто невозможно всё предусмотреть заранее?
Предусмотреть всё заранее невозможно. Но нужно помочь человеку открыться: общаться, вести духовные беседы, чтобы он не утаивал свои проблемы, задавал вопросы, чувствовал себя не чужим, а в братской среде, среди единомышленников, в духовной семье.
А более длительный период искуса может благоприятствовать этому?
Более длительный период, наверное, особенно нужен тем, кто одновременно еще и воцерковляются. У нас среди братии были такие, кто только в монастыре приняли таинство святого Крещения. Для них порой требуется не три, даже не пять лет, а больше. Но тоже важно не передержать, потому что брат может или перегореть, или даже впасть в отчаяние. Не надо излишне натягивать тетиву, чтобы она не оборвалась. И конечно, нужно смотреть на человека, каков он, каковы его стремления и как идет его духовная жизнь.
В период от послушничества до принятия обетов есть серединная часть ‒ иночество. Инок избирает для себя действительно иной образ жизни, учится жить монастырским укладом, по заповедям Божиим, по заветам святых отцов. Это уже не мирской человек, который может себе позволить расслабиться. Инок постоянно пребывает на одном месте, в трудах, послушании, молитве, добродетельной жизни. Это испытание действительно очень важно.
До сих пор нет единого мнения о том, рассматривать или нет иночество как тот шаг в монашество, после которого возврат уже будет тяжким поражением.
Чин благословения на ношение рясы и клобука, некоторых элементов монашеского одеяния, а позже сюда присоединилась и смена имени, позволяют послушнику чувствовать себя в ином качестве. Подобно тому, как в молитве есть свои ступени: устная (деятельная), умно-сердечная (самодвижная), созерцательная (духовная), так и в пути христианина к монашеству тоже три ступени: послушничество, иночество и сам постриг монашеский. Необходимо это, чтобы послушник постепенно входил в строгую монашескую жизнь, приобщался ей, готовил себя к принятию монашеских обетов, чтобы быть причислену ангельскому чину, стать в ряды духовных воинов. И быть может, на нем тоже исполнится божественное явление, как некогда преподобному Серафиму Саровскому было явление Божией Матери, Которая сказала о нем: «Он нашего рода», имея в виду, конечно, ‒ монашеского рода. Желание иноческого образа жизни, жизни во Христе и со Христом, отличное от мирского и «послушническо-романтического» позволяет послушнику, ищущему спасения, встать на следующую ступень своего духовного возрастания. И здесь уже не идет речи о пути назад.
Не всегда это получалось и получается. И на эту тему будут еще дискуссии. Например, на Афоне после пяти лет постригают с принятием монашеских обетов. Из дореволюционной литературы известно, что на Валааме постригали иноков в монашество иной раз и через девять и более лет.
Иночество ‒ это этап, когда послушник по-настоящему вверяет себя добродетельной жизни: послушанию, строгости монастырского устава, подвизается в молитве, при поддержке старшей братии духовно укрепляется, с помощью Божией созидает себя как совершенного христианина. Уже начинает понимать, что пребывание его в монастыре – это пребывание в раю. Монастырь становится для него Царством Небесным на земле, островом спасения, а люди, находящиеся в нем, братия духовная, как ангелы, служащие Богу и людям. И чтобы этот рай вошел внутрь сердца, надо идти дальше, стать на следующую ступень – монашество, путь совершенного христианства, по слову преподобного Макария Оптинского.
По себе хочу сказать, что когда меня уже постригли, я чувствовал, конечно, что у меня теперь другой образ жизни, но в полной мере на тот момент не ощущал себя как монах, и это было продолжительное время. Поэтому правильно пройденный период иночества очень важен. На этом этапе формируется будущий подвижник, духовный воин с сердцем мужественным и силой воли, искушенный в послушаниях и молитве, в помыслах, прошедший через падения и восстания. Несмотря на искушения, которые находят на него от врага, от плоти и от своих же собратьев, ‒ он ревнует о своем спасении и не отчаивается. Если в иночестве всё будет происходить именно так, то при постриге в малую схиму инок будет совершенно осознанно, искренно и честно давать монашеские обеты.
«Монастырь, его устав, ритм, послушания меняют личность»
Как Вы относитесь к откровению помыслов? Практикуется ли оно в Ниловой пустыни?
Эта практика была утеряна давно, в связи с тем, что монастыри были закрыты, институт старчества практически исчез. Есть ли вообще сейчас старчество? Может быть, где-то есть, но скорее в тех монастырях, где не было такого разорения, где не прерывалась связь послушника и старца, старца и послушника, где есть истинные монахи-подвижники. Откровение помыслов у нас есть, братья открывают духовнику свои помыслы, мысли, но это все-таки не какая-то непреложная традиция, – так пока сказать нельзя. Этому еще учимся, опытно приходим к такой практике. Однако, безусловно, в духовной жизни, особенно во внутреннем внимании к себе, в духовной брани откровение помыслов необходимо, предотвращает искушения, делает свободным ум, и в сердце воцаряется мир.
Беседы с братьями Вы проводите?
Да, конечно, но это, как правило, не «общие собрания». Рядом с моей кельей есть исповедальня, и те, кого волнуют какие-то вопросы или просто нужно пообщаться, приходят ‒ по одному, по два, как получается.
А какой сейчас состав братии, пополняется ли молодежью?
Да, молодежь появляется. Но чаще приходят люди, уже прожившие полноценную жизнь в миру, много повидавшие и задумавшиеся о вечности – осознавшие, что душа все-таки важнее всего.
Я-то пришел совсем молодым, но это было точно по воле Божией. Таинство Крещения, которое я перед этим принял, было чем-то необъяснимым, не знаю, как это назвать ‒ состоянием счастья, блаженства, мира, любви, – я просто летал. И, как уже говорил: появилась уверенность, что теперь должен жить по заповедям Божиим. А когда стал понимать, что заповеди ой как трудно исполнить в миру, подумал: нет, пойду в монастырь и там буду учиться жить по-христиански. На тот момент приходило уже понимание, что именно в монастыре это будет возможно. Когда читал первые книги – о преподобном Серафиме Саровском, о ранних великих подвижниках преподобных Антонии Великом, Макарии Египетском, Пахомии Великом, – буквально заливался слезами: я хочу вот этой жизни!
Возвращаясь к сегодняшней ситуации, – да, молодые приходят, и это нас радует. Нелегко бывает с теми, вновь прибывшими, восхотевшими монашества, уже закаленными мирской греховной жизнью. Им и самим нелегко выжечь из себя себялюбие, самомнение, гордость, и нам непросто. Но мы смиряемся, учимся принимать человека таким, какой он есть. Стараемся советами, добрым примером помочь ему справляться с его страстями, изменить его мирское мышление, искаженные представления о вере, христианстве, монастырской и монашеской жизни. Многое, что не получается исправить с нашей помощью, приходится оставлять на волю Божию. Господь Сам исправляет человека, если сердце открыто Богу и есть желание изменить свою жизнь. Монастырь всему учит, его устав, ритм, послушания, конечно, меняют личность. Для зрелых возрастом людей все происходит непросто. А вот молодому, лет двадцати, это легче дается. Могу судить по себе.
Но ведь нынешние двадцатилетние очень отличаются от Вашего поколения…
Отличаются, безусловно. Они много чего нахватались внешне привлекательного в мирской жизни, и мир продолжает их завлекать большим количеством приманок. Приходится много общаться, разговаривать, объяснять, чтó неполезно, греховно… И тот, кто пропускает это через свое сознание, сопоставляет эти два мира – греховный и духовный, выбирая последний ‒ тот остается. И уже более твердо стоит на намерении посвятить свою жизнь Богу. А некоторых все же эти приманки возвращают в мир.
А есть такие, кто, например, уже чему-то поучились в духовном плане, имеют какое-то образование, и это порождает амбиции: я лучше знаю, сам готов учить…
Да, такое бывает. Когда послушника, уже много узнавшего о монастырской духовной жизни, облачают в иноческое одеяние, случается такое – для него все авторитеты вдруг пропадают. Он всех начинает учить «по святым отцам». Но жизнь потом всё расставляет на свои места, ведь монастырь всему учит. Тот, кто пытается возноситься, не слушает духовника и старшую братию, – впадает в нерадение, самомнение, страсти. Кто-то затем смиряется, врачуя душевные раны искренним раскаянием, исправлением себя, а кто-то и уходит, оставаясь в убеждении, что просто попал в «неблагодатное» место. Потом, как правило, выясняется, что другого спасительного места он не нашел, и более того, женился и совсем вернулся в мир.
Как Вы относитесь к тому, что монашествующих сейчас благословили получать богословское образование?
Положительно. Всецело это поддерживаю! У меня самого была дилемма: либо в монастырь, либо в семинарию. И я даже склонялся к семинарии. Я вообще всегда любил и люблю учиться. Но получилось так, что дали благословение в монастырь, и уже потом, будучи здесь, я получил заочно семинарское образование.
Часто приходится видеть, что мирские люди, приходя в монастырь, всех, кого видят в черных одеждах, считают «отцами», идут на контакт с меньшей новоначальной братией, продолжительно общаются, просят совета. И наши новоначальные иноки, или даже послушники, начинают вещать, давать духовные наставления, советы… Иные из братии просто сами напрашиваются на разговор, ищут, кого уловить, чтобы «наставить духовно»… Это порочное явление в монастыре. Приходится разъяснять, что такое общение с мирянами возможно только по благословению священноначалия, что ответы можно давать только краткие, опираясь на Евангелие, учение Православной Церкви, и перенаправлять людей к старшей братии.
А происходит это потому, что многие пришедшие в обитель и ставшие на путь монашеской жизни, крещенные с детства или в сознательном возрасте, не воспитывались в настоящей верующей и образованной православной среде. Вот и получается, что в монастыре, с получением богословского духовного образования, мы научаемся жить осмысленно, с приобретенными знаниями о вере и по-настоящему христианской жизни.
Вспоминая себя, скажу, что я начал общаться, беседовать с паломниками, только когда меня рукоположили. А до этого понимал, что ничему научить не могу, и ничего посоветовать не вправе, потому что надо многому еще учиться самому.
У вас на территории монастыря есть дом, где живет небольшая женская община ‒ пожилые монахини, которые помогали восстанавливать монастырь. Они ведь тоже находятся под вашим окормлением?
На самом деле это не совсем правильное явление. Еще в давние времена на Соборе 1503 года решили, что мужские и женские монастыри должны существовать отдельно. Но здесь так получилось. В первоначальный период в монастыре было мало насельников, каждый нес по несколько послушаний. И эти женщины, приезжая как паломницы, по сути, исполняли служение как диакониссы, много помогали монастырю во всем, что могли делать женские руки. Работали на огородах, на заготовках, в монастырских лавках и вообще там, где нужно было общаться с мирянами, потому что братия часто уклонялись от таких послушаний. А потом они состарились, и митрополит Виктор, бывший священноархимандритом нашей обители, благословил им постриг, чтобы они доживали здесь, сколько им отпущено. У многих уже нет никаких связей с миром, с семьями, квартиры давно отданы родственникам, а те не горят желанием принять их к себе…
Конечно, они у нас исповедуются, причащаются, не остаются без духовного внимания. Была мысль открыть женскую монашескую общину где-то поблизости и этих сестер определить туда. Но в свое время этого не случилось, а сейчас мы приняли ситуацию как есть.
В монастырь в мае этого года назначен новый наместник. Как по-Вашему, будет ли что-то меняться, есть ли какие-то планы?
За 30 лет существования обители у нас, конечно, сложились определенные традиции, сформировались строй и устои монашеской жизни. Есть братия, которая подвизается здесь с самого начала возрождения. Вновь приходящих молодых мы поддерживаем в их стремлении к монашеству, направляем. И я думаю, все так и будет продолжаться.
***
На этом можно было бы завершить нынешний рассказ об иеромонахе и земледельце отце Фаддее из Селигерской пустыни преподобного Нила. Но хочется вспомнить еще один эпизод прошедшей конференции. Точнее – прощального праздничного обеда в честь ее участников. Было произнесено много теплых благодарных слов, радушно отметили всех, кто выступил с докладами, представил свою продукцию или как-то иначе внес вклад в общее дело. А когда слово взял отец Фаддей, он неожиданно сказал, что сейчас познакомит всех со своим учителем и наставником в профессии агронома, научившим его по-настоящему любить землю. Поднялась пожилая женщина и просто сказала: «Это я». А потом в нескольких словах, по-матерински сердечно рассказала, как, будучи главным агрономом и руководителем хозяйства на Селигере, в 90-годы буквально спасала от голода насельников только что открытого монастыря. Отец Фаддей же, по словам Валентины Александровны, всегда обладал «настырностью» в своем стремлении сделать то, что никогда еще не делалось. И – безграничной любовью к земле. Обо всем, чего он добился за эти годы в Ниловой пустыни, «можно книгу написать». Этому рассказу вторили признания ученых агрономов, говоривших о ценном опыте, который они получают в обители, и даже о том, что нынче «наука перемещается в монастырь».
…Совмещать служение и работу на земле непросто. Когда душа стремится к небу, думать одновременно о посадках и о том, как ухаживать за растениями… Но Бог дает силы, посылает учителей и помощников. А винограду в обители – самое подходящее место, виноград – божественная, евангельская культура. Как говорит отец Фаддей: «Возделывание винограда открывает двери к науке о возделывании души».
Беседовала Елена Володина
Фото: сайт Нило-Столобенской пустыни.
Редакция портала «Монастырский вестник»
также благодарит Ольгу Николаевну Носову
за предоставленные фотографии.