1 июля 2025 года празднует юбилей настоятельница Покровского Хотькова ставропигиального женского монастыря игумения Олимпиада (Баранова). Три предшествующих года для матушки Олимпиады были также отмечены знаменательными датами. 2022-й: 30-летие возобновления монашеской жизни в древней Покровской обители – месте иноческого подвига и упокоения преподобных Кирилла и Марии, родителей Игумена земли Русской Сергия Радонежского, – Матушка с первых дней несла здесь труды по возрождению и «стен», и молитвенного служения. В 2023 году торжественно отмечалось 30-летие ее игуменского послушания. А год назад минуло 40 лет с главного, наверное, события на жизненном пути игумении Олимпиады – принятия ею монашеского пострига.
Сердечно поздравляя досточтимую Матушку с днем рождения, «Монастырский вестник» предлагает читателям познакомиться с ее воспоминаниями о монашеской школе, пройденной в Риге, в знаменитом Свято-Троицком Сергиевом монастыре под руководством игумении Магдалины (Жегаловой): Матушка была в числе двадцати молодых настоятельниц, которых «всероссийская игумения», выдающаяся подвижница нашего времени воспитала для обителей, открывавшихся в пору церковной весны 1990-х.
Рассказом о своей духовной матери, об опыте преемственности традиций русского женского монашества игумения Олимпиада поделилась во время встречи-беседы матушек игумений в день празднования 30-летия возрождения Зачатьевского ставропигиального женского монастыря.
«Как хорошо, что я начинала в такой строгости!»
Свято-Троицкий Сергиев женский монастырь славен не древней историей – он основан на рубеже XIX–XX веков. Но, как и у обителей, насчитывающих века существования, в его начале лежало глубоко личное, идущее из сердца желание послужить Богу. Усилия основательниц – фрейлин двора Императрицы сестер Мансуровых, высокопоставленных благотворителей, вплоть до царских особ, в свое время сосредоточились на совершении множества добрых дел, на что было получено особое благословение праведного Иоанна Кронштадтского. В ХХ столетии монастырь претерпел немало испытаний и в связи с войнами, и впоследствии – с утеснениями, чинимыми советской властью, но никогда не закрывался, оставаясь в числе шестнадцати, чудом сохранившихся на территории СССР. Обитель берегла традиции монашества, сюда приезжали ищущие иноческой жизни…
Игумения Олимпиада: В Сергиев монастырь в Риге я пришла в 80-х годах ХХ столетия и прожила там 12 лет. Сразу скажу, что не жалею ни об одном часе, там проведенном. Игумению свою я любила беспредельно, – не знаю, кто на свете может быть выше такой игумении… Ее любили сестры и вся Рига. На большие праздники едва ли не весь город был в монастыре. В день Ангела Матушки и на память Жен-мироносиц обитель утопала в принесенных цветах – ими были заполнены игуменская, храм… Когда у Матушки цветы уже не умещались, она, бывало, скажет: «Ну, герберы отнесите Олимпиаде» – мне действительно нравились герберы…
Матушка Магдалина вела очень достойную жизнь. В свое время, когда она была совсем молодой, она многое претерпела. В конце войны всю ее семью немцы вывезли в Германию, они скитались по Европе: Польша, Австрия, Чехословакия… Отец – священник, после окончания войны был назначен служить в Чехословакии в православных храмах, а Людмила (так звали Матушку в миру) работала учительницей. В 1949 году Святейший Патриарх Алексий I добился возвращения нескольких рижских священников на родину, дал им приходы. Матушка окончила педагогическое училище в Риге, работала с очень тяжелыми детками-инвалидами. Потом священноначалие доверило ей преподавать Закон Божий в воскресной школе…
Монашеская жизнь Людмилы Жегаловой началась в 1952 году: она поступила в рижский Свято-Троице-Сергиев женский монастырь при игумении Тавифе (Димитрук), став духовной дочерью и преемницей этой удивительной подвижницы, ревностной хранительницы монашеской традиции, которой в 60-е годы большими усилиями и горячей молитвой удалось отстоять монастырь – спасти от закрытия.
Когда я пришла в монастырь, матушке Магдалине было 60 лет, она была еще в силе, хотя ее мучила гипертония. В то время в монастыре и тонометра не было, мерили по старинке линейкой и гайкой на нитке – такая была простота. Не было газового отопления, везде – в храме, в кельях, трапезной, просфорне – только печки. Если у тебя послушание на кухне (а нового человека с первого дня ставили либо на кухню, либо – если попадал в пустыньку за городом, – на скотный двор), – то с утра дрова нужно наколоть, два ведра углей вынести, печь растопить, и потом уж начинать готовить. Готовили то, что благословит Матушка. В питании нас не баловали, но Рига была не бедным городом и у нас всегда было много овощей, и молочных продуктов вдоволь, и рыба по праздникам. Конфеты на день Ангела неизменно получали, а уж торты – если только кто-то из прихожан принесет на поминание. В остальном всё самое обычное, и никто не обижался, ничего для себя не требовал.
Матушка очень любила молиться. Поскольку давление у нее почти постоянно было высокое, к ней приходили в келью, читали полунощницу. Матушка лежит на кровати, как будто дремлет, а на самом деле всё слышит. Только келейница остановится, она тотчас ей: «Почему молчишь? Читай вслух!» Потом поднимали ее, одевали, она принимала лекарство… И вот при такой немощи игумения всегда была у руля. Всегда. К нам она относилась с большой любовью. Если всё хорошо, называла деточками, а если что-то плохо, сердилась: «Вы сюда приехали от духовников маститых, а так себя ведете!» И давала епитимию. Особенно за своеволие – если делали что-то без благословения. Могла и тысячу поклонов назначить. И меня, бывало, наказывала, но вот что важно: накажет, уйдешь от нее, день ходишь, на следующий поймаешь Матушку где-нибудь:
– Простите!
– Да я за тебя уже пять кафизм прочитала!
Только и остается думать: «Вот как я расстроила игумению – она даже пять кафизм прочитала за меня!»
Кто-то считал, конечно, что Матушка очень строгая, а ей нужно было, чтобы сестры научились отсекать свою волю.
Помимо упражнения в аскетике, строгость игумении Магдалины оказалась бесценным даром для сестер, в 90-е годы отправлявшихся на руины монастырей, которым было суждено возрождение. Матушка Олимпиада, назначенная в Хотьково, нашла на месте славной в не таком уж далеком прошлом обители пристанище маргинальных личностей, разруху, недоброжелательство. Всё нужно было буквально поднимать и вытаскивать из самого плачевного состояния на слабых женских плечах. Выдержали бы это, не будь предварительно суровой требовательности, к которой приучила сестер мудрая игумения?
…Что касается внешнего вида, Матушка не терпела никаких коричневых ботинок, платьев цветных. В пустыньке, так как там хозяйство, полевые работы, можно было носить и «в горошек», и «в полосочку», а в Риге – только в черном, в крайнем случае, в сером, если жара. И никому в голову не приходило, что может быть иначе. Приехала в коричневых ботинках – вот тебе тюбик черной краски – перекрашивай. Только на просфорном послушании была своя форма: голубые платья. Однажды все просфорницы в жаркий день на крыльцо вышли подышать – так люди, увидев их, решили, что в монастыре какой-то особенный праздник. А это форма такая была. И на голове у просфорниц поверх апостольника должны были быть повязаны косынки – чтобы ни волосок не упал, – очень строго к этому относились. Монастырь выпекал просфоры и продавал двенадцати храмам Риги, этим зарабатывая на жизнь. «На просфорах» стояла тишина особенная. Пока готовили и раскатывали тесто, приходила сестра читать утренние молитвы, полунощницу, акафист, а потом все шли на службу. Пекли всё в русской печке. Очень вкусные были просфоры!
Об отпусках никто даже не заговаривал! Сестры никогда не покидали монастырь. И Матушка при нас никогда никуда не уезжала. Только когда у нее случился инсульт, владыка Леонид [1] пригласил ее на дачу на взморье, в Дубулты. Там в доме одну половину занимал он, а вторую половину отдали Матушке, – вот туда она на лето уезжала.
Владыка с Матушкой во всем духовно были едины, он очень ее уважал, и нам сказал: пока я жив, вас никто не тронет. Мы действительно жили при нем как у Христа за пазухой. Хоть он и не латыш был, родился в Петербурге, но местная власть относилась к нему с большим уважением. Потомственный врач, перенес блокаду Ленинграда, верующим был уже в то время, и мне рассказывал один питерский священник, что он какие-то крохи муки, от себя отрывая, регулярно передавал в храм, чтобы можно было испечь просфоры на Божественную литургию. Двадцать с лишним лет Владыка прослужил на Рижской кафедре. Впоследствии, когда ему уже тяжело было передвигаться, он жил в архиерейских покоях в нашем монастыре. Но на службу ходил всегда. Сестер всех постригал сам. Был немногословен, говорил всегда по существу, так, чтобы мысли было просторно, а словам тесно: «Монаха делает не одежда, а жизнь. Аминь».
… Вот вспоминаешь и думаешь: «Боже мой, как хорошо, что я начинала в такой строгости!»
Когда я только пришла к Матушке, сразу получила послушание:
– Пойдешь на свечной завод.
– Да я свечки никогда в жизни не делала!
– А в монастыре говорят: «Простите, благословите, помолитесь». Других слов в монастыре не говорят. Иди.
– …Простите, благословите.
И пошла. На свечном производстве жарко, душно… Приходишь оттуда:
– Карпов купили (таз, без преувеличения, полтора метра в ширину), чистить нужно. Там было жарко, тут будет холодно…
Ничего, со всем справлялись.
Денег своих тоже никто из нас никогда не имел. Но поскольку монастырь продавал просфоры, нам всем выдавали по тридцать рублей в месяц, и их можно было тратить на насущные нужды (бытовыми повседневными вещами монастырь не обеспечивал). За покупками выделяли одну сестру, вручали ей тачку на двух колесах, и каждая из нас давала деньги с запиской – что ей купить. А если кому-то родные подарят, например, материал на рясу получше, подороже, Матушка не благословляла шить:
– Как всем, так и тебе.
(У нас в Хотькове и сейчас так заведено: если кто-то из родителей сестер что-нибудь привозит, лакомства какие-нибудь, то сестра приходит и говорит: вот, мне привезли кило конфет, благословите… «Привезли? Хорошо, отдай в трапезную». Что тебе, то и всем.)
Когда обрели мощи преподобного Серафима, нам разрешили поехать поклониться. Купили билеты. А в чем ехать? У нас пальто нет.
– Как нет пальто?
Так, – сколько жили, никто не подумал про пальто; ходили в рясе и в шали, да и некуда было особенно ходить. Матушка, бедная, даже заплакала: «Это я виновата, не досмотрела, у сестер пальто нет». А мы и не спрашивали. Келейница матушкина пошла и купила всем пальто – одинаковые, самые простые, в них мы и поехали…
…Зимы бывали снежные. Своими руками надо было вычищать и внутренний двор, и вдоль монастыря дорожку, и у трамвайных путей. Утром встанем: молодые – на снег, старушки – на полунощницу. Порой по полдня приходилось чистить. Постепенно сестры уходили на другие послушания. Помню, я как-то осталась одна, идет дяденька, приличного вида:
– Деточка, бедненькая, за что же тебе 15 суток дали?
– Да вот, проштрафилась, – говорю...
Когда я пришла в 1980 году, в монастыре было много престарелых сестер, из молодых я была первая. До меня двадцать с лишним лет в обители вообще никого не разрешали прописывать. И после еще некоторое время ни молодых, ни с высшим образованием нельзя было принять – не прописывали. Одну молоденькую девочку – местную! – взяли, так ее тут же потребовали вон из монастыря, потому что была младше двадцати пяти лет. При поступлении в монастырь документы нужно было сдавать уполномоченному по делам религии. И вот все сестры, которые имели высшее образование, шли в технички, в буфетчицы, в дворники… только так удавалось получить разрешение. А на непрописанных были прямо облавы. Приходила проверка, и Матушка только успевала сказать этим сестрам: «В две минуты чтобы никого не было!» Хватали что есть, бежали на улицу и кто куда врассыпную. А кто замешкался, в монастыре прятались по углам…
У меня было только среднее медицинское образование, и возраст уже к тридцати, к тому же в тот год проходила Олимпиада – только поэтому меня прописали.
Какая была любовь!
…Конечно, смотришь, как было тогда и как сейчас у нас в монастырях, – это небо и земля. Могли ли мы когда-нибудь игумении возразить?! Если что-то серьезное случалось, Матушка вызывала сестер по одной, объясняла – что неправильно. А так традиционно после вечернего правила выходила ко всем и 10-15 минут с нами говорила. Говорила, конечно, прежде всего, о смирении и о поведении. Обращала внимание, казалось бы, на внешнее: «Нельзя так ходить, как вы ходите – руками размахиваете, бежите, смеетесь. Это не по-монашески. Вот что ты все время улыбаешься?» (А мне было так радостно, что я даже не замечала, как улыбаюсь. И через две ступеньки по лестнице бегала, хотя уже благочинной назначили…) Дисциплина была очень строгая. Владыка тоже за этим следил. Его архиерейские покои были напротив храма и игуменского дома. Вот сестры идут откуда-нибудь, остановились, заговорили. Владыка: «Что такое, Матушка? Кто это там болтает среди улицы?» Сейчас это уже не считается грехом – другой век, другого устроения люди приходят. А тогда подобная строгость была нормой.
Но знаете, какая при этом была любовь! Как мы любили Матушку, как всем хотелось сделать ей что-нибудь приятное, чтобы она хоть улыбнулась.
Когда я уезжала из Риги в Хотьково, я рыдала… Приехала на Рижский вокзал, чуть не пять часов там просидела, как парализованная, для меня это была прямо трагедия. Ведь Матушка на самом деле была очень добрая, ласковая. И все у нее были «деточки»: «Деточка, принеси мне очки…» Но не терпела фамильярности. Со всей своей добротой, она, подчас сурово, учила нас быть строгими к себе.
Ко мне она относилась по-матерински, я всегда это чувствовала. Моя мама за все эти 12 лет, что я прожила в Риге, смогла ко мне приехать только два раза – у нее сердце было больное, да и с деньгами непросто. Приезжала, видела поначалу только, как мы постоянно в работе, на послушаниях. И келий для гостей у нас не было – я маме отдавала свою кровать, а сама уходила спать в трапезную на лавке. Все это ее расстраивало, и она много обо мне плакала. Матушка Магдалина сочувствовала и даже разрешила мне маму проводить до Москвы, съездить с ней в Троице-Сергиеву лавру. Поговорив с моим духовником отцом Наумом (Байбородиным), мама немного утешилась.
Когда Матушка состарилась и стала совсем немощной, я ее под ручку брала и водила – по всему храму, потом вокруг монастыря. Говорю ей: «Матушка, Вы у меня “малышок”…» Если уезжала к маме из-за очередного ее инфаркта, то хоть разрывайся: и маму оставить не могу, и о Матушке беспокоюсь, а она просит скорее вернуться. Но вообще, покинуть монастырь можно было ненадолго только вот по таким чрезвычайным обстоятельствам, никаких отпусков, как я говорила, не бывало. И ничего плохого в этом никто не видел.
«Я должна за вас дать ответ Богу»
Матушка богослужения не пропускала. Приходила из игуменской сразу на клирос, там стояла, читала помянники, очень красиво пела, регентовала. Когда вслед за мной стал монастырь пополняться молодыми сестрами – человек тридцать пришло, – у нас организовали прекрасный хор. Помню, приехал как-то на праздничную службу Патриарх Алексий, в то время митрополит Ленинградский. Послушал пение и сказал, что если послать таких певчих в Питер, то и консерватория закроется… Теперь те сестры-регенты уже давно игумении, кто-то даже упокоился… Двадцать сестер забрали из Риги настоятельницами в открывавшиеся монастыри. Уходили они, и с ними уезжали на новое место еще одна-две сестры…
Не могу не рассказать, как умирала Матушка. Был канун осеннего дня памяти преподобного Сергия, 1996 год. За день до этого Матушка сказала сестрам: «Я чувствую свою немощь, берегите Владыку, он ваш помощник и покровитель на сегодняшний день». На праздничной службе сестры прекрасно пели, потом все подходили к Матушке, брали благословение, клали земной поклон и просили прощения. А Матушка им вдруг говорит: «Вот, я не научила вас благоговению, вы свои святые имена коверкаете (действительно, тогда появилась манера звать друг друга Алёшкой вместо Алексии, Тихошей вместо Тихоны и т.п.), и за другие ваши грехи я должна дать ответ Богу, и мне будет очень стыдно и горько. Я со всех мантийных снимаю мантию, и на 40 дней после Покрова будет всем пост». Сестры были, конечно, ошеломлены: такой строгости еще никогда не было. И 10 октября, в канун памяти преподобных Кирилла и Марии, с Матушкой случается инсульт. Ночью вызвали священника, он Матушку исповедал и причастил (причем, что очень характерно для Матушки: увидев священника без епитрахили, забытой им в спешке, она велела епитрахиль непременно принести – чтобы всё было соблюдено). И сразу после Причастия Матушка тихо преставилась.
Сестры остались на 40 дней под епитимией. Слез было море. Приехали все бывшие сестры – игумении, мы несли гроб, а монастырские только плакали. И как раз до сорокового дня Матушки претерпевали они это наказание, постились, сугубо молились, как она и просила, чтобы ей пройти мытарства. Вот так душа чувствует свою ответственность перед Богом.
Я очень благодарна своей игумении, и благодарю Бога, что Он привел меня к Матушке.
***
…Сейчас всё по-другому, много у нас «беготни», торопимся, торопимся… Может, и жизнь такая: кажется, раньше сделал бы что-то за один день, а теперь на это два дня надо. Время умалилось… С другой стороны – у нас ведь рабочий монастырь, хозяйство большое, и сестры – труженицы: то на кухню надо, то на коровник, пруды, пчелы… и туристов встретить – нас много людей посещает, и о девочках из приюта нужно заботиться. А сестрами обитель не пополняется, и нужно беречь тех, кто есть… В монастыре, конечно, жить трудно, но – спасительно.
Материал подготовила Елена Володина
Фото: Владимир Ходаков
Использованы также фото из архива
Покровского Хотькова монастыря и из свободного доступа в интернете
-----------------------------
[1] Леонид (Поляков; митрополит Рижский и Латвийский, 1913–1990. На Рижской кафедре служил с 1966 года)
Новости
Публикации
Доклады
